Еще он жив в написанном письме, И в подписи газетного рассказа, И в образе, нахлынувшем во сне, И в чувствах скрытых от людского глаза.
Сознанию не верится совсем, Что больше не позвонит и не спросит, Не передаст привета больше всем И посидеть, послушать не попросит.
Не верится, что ночью телефон, Не зазвонит однажды и не скажет, Что слух о смерти, просто сон, И папа снова что-то мне расскажет.
Не верится, что папы больше нет, И он теперь в другом, не нашем мире. А здесь он только шел, оставив след, В своих стихах, в своей тревожной лире.
Любил он Бога и любил людей, Все время плыл в людском тревожном море, И очень чуткою душой своей, Спешил туда, где кто-то плакал в горе.
На всяком месте способа искал, Как разговоры повернуть о Боге, И душу всю в стихах отображал, Писал везде – в постели и в дороге.
По Украине много исходил, От юности до старости печальной, И высоко Бог ноги оценил, Оставив их в земле многострадальной.
Искала смерть его по всей земле, И вот нашла на госпитальной койке… Теперь он не напишет больше мне, И не поделится душевной болью.
Сознанию не верится совсем, Что больше не позвонит и не спросит, Не передаст привета больше всем, И посидеть, послушать не попросит.
Петренко Л.А.
|