|
Еще он жив в написанном письме,
И в подписи газетного рассказа,
И в образе, нахлынувшем во сне,
И в чувствах скрытых от людского глаза.
Сознанию не верится совсем,
Что больше не позвонит и не спросит,
Не передаст привета больше всем
И посидеть, послушать не попросит.
Не верится, что ночью телефон,
Не зазвонит однажды и не скажет,
Что слух о смерти, просто сон,
И папа снова что-то мне расскажет.
Не верится, что папы больше нет,
И он теперь в другом, не нашем мире.
А здесь он только шел, оставив след,
В своих стихах, в своей тревожной лире.
Любил он Бога и любил людей,
Все время плыл в людском тревожном море,
И очень чуткою душой своей,
Спешил туда, где кто-то плакал в горе.
На всяком месте способа искал,
Как разговоры повернуть о Боге,
И душу всю в стихах отображал,
Писал везде – в постели и в дороге.
По Украине много исходил,
От юности до старости печальной,
И высоко Бог ноги оценил,
Оставив их в земле многострадальной.
Искала смерть его по всей земле,
И вот нашла на госпитальной койке…
Теперь он не напишет больше мне,
И не поделится душевной болью.
Сознанию не верится совсем,
Что больше не позвонит и не спросит,
Не передаст привета больше всем,
И посидеть, послушать не попросит.
Петренко Л.А.
|
